Всё, что происходит сейчас — это не про подростков. Не про военных. Не про форму пиксель или гражданскую куртку. Это про другое. Это про то, как в государстве ломается человек.
Потому что когда ты видишь, как на асфальте, в грязи, сжимающийся от ударов лежит человек — а над ним пятеро, семеро, десять бьют ногами — это не преступление против формы. Это преступление против человеческого. И это преступление не началось в этот день, не в этом парке. Оно началось, когда государство сказало: человек ничего не значит.
Когда власть перестаёт видеть в гражданине личность, то и граждане перестают видеть личность друг в друге. Это простая формула. Очень старая. Её уже проходили — в Германии 30-х, в Камбодже 70-х, в Руандe 90-х. Когда государству нужен послушный биоматериал, оно сначала обнуляет достоинство. Потом лицо. Потом имя. Потом тело.
Толпой — это всегда фу.
Я вспоминаю, как однажды в 2000-х с кумом ехали ночью — не помню уже, откуда и куда — и увидели, как толпа кого-то избивает. Мы остановились. Вышли. Как-то, уже не помню как, построили этих придурков в шеренгу. Вытянули из лужи крови этого парня. Он сказал, что он араб. Мы его просто забрали и отвезли туда, куда он попросил.
Человек — это человек. Не «свой» или «чужой». А у толпы нет таких понятий.
У неё нет души, только пасть.
Люди сейчас пишут: «Как можно бить военного!»
А если бы он был не военным? А если бы он был просто человек?
Мы вообще за что? За форму или за человека? За пиксель или за жизнь?
Мы живём в стране, где мобилизация — это принуждение, а не выбор. Где понятие «герой» выдается на основании формы, а не поступков. Где толпу учат быть судьёй, а не гражданином. Где обнуление человеческой ценности стало политической нормой.
И это не вина людей. Это вина тех, кто их ведёт.
Люди всегда разные. Их можно учить, воспитывать, вдохновлять, объединять. Но это делает власть. И если власть разделяет — значит, ей выгодно, чтобы мы друг друга били. Пока они наверху собирают дивиденды.
Не нужно говорить «люди, объединяйтесь». Это звучит красиво, но это — ничто. Объединяет не призыв, а доверие. Надежда. Справедливость. И только власть может либо их дать, либо отнять.
